Ужасная вещь — летать и сражаться над нашими собственными домами, тем более когда видишь, как массы людей и военной техники врываются в твою страну подобно наводнению. Сейчас мы играем роль плотины, небольшого препятствия, но не способны остановить прилив. Германия, вся Европа сейчас стоит на кону в этой дъвольской игре. Бесценные силы истекают кровью, последний бастион мира разрушается под натиском Красной Азии. Вечером мы больше истощены этой мыслью, чем непрерывными полетами в течение дня. Отказ смириться с этим роком и уверенность в том, что «это не может случиться» заставляет нас двигаться. Я бы не хотел обвинять себя за то, что не сделал всего от меня зависящего и не предотвратил пугающего, угрожающего призрака поражения. Я знаю, что каждый достойный молодой немец думает так же, как и я.

К югу от нашего сектора ситуация выглядит очень мрачной. Франкфурт-на-Одере находится под угрозой. Поэтому ночью мы получаем приказ выдвинуться в район Фюрстенвальде, который находится ближе к критическому сектору. Через несколько часов мы вылетаем в операционный район Франфурт-Кюстрин. Клинья советского наступления достигли Одера в предместье Франкфурта. Дальше к северу Кюстрин окружен и враг, не теряя времени, захватывает плацдарм в Гёритце-Рейтвейне на западном берегу замерзшей реки.

Однажды, как и прусский кавалерийский генерал Цейтен триста лет назад мы принимаем участие в битве к востоку от Франкфурта, на месте исторического сражения. Здесь небольшие немецкие силы окружены советскими танками. Мы атакуем их и те танки, которые не загорелись, пытаются уйти по открытой местности. Мы заходим на них в атаку снова и снова. Наши товарищи на земле прыгают от радости, бросают в воздух свои ружья и каски и не заботясь об укрытии преследуют отходящих русских. Наш огонь выводит из строя все танки до одного. Среди всех, кто был свидетелем нашего успеха царит радостное настроение. После того, как все танки были уничтожены или захвачены, я приготавливаю контейнер и пишу поздравление нашим товарищам от имени полка и от своего имени. Я кружу на очень малой высоте и бросаю контейнер с запиской и плиткой шоколада прямо им под ноги. Вид их счастливых, благодарных лиц укрепляет нас в преддверии трудных операций и вдохновляет нас на новые упорные усилия облегчить борьбу наших товарищей по оружию.

* * *

К несчастью, первые дни февраля очень холодные, Одер во многих местах замерз так сильно, что русские могут перебираться через реку. Они часто кладут на лед доски и я вижу, как по ним едут грузовики. Лед не кажется мне достаточно крепким, чтобы выдержать вес танков. Поскольку фронт на Одере еще не установился и в его линии много брешей, в которых нет ни одного немецкого солдата, который мог бы противостоять наступлению, Советам удается захватить несколько плацдармов, например, в Рейтвейне. Наши танковые войска, которые были введены в бой слишком поздно, сталкиваются здесь с сильной вражеской обороной на западном берегу, подкрепленной тяжелой артиллерией. Переправы через реку с самого первого дня защищены сильным зенитным огнем. Иван хорошо информирован о нашем присутствии в этом секторе. Каждый день мне приказывают уничтожить переправы, чтобы отсрочить наступление и выиграть время для подхода наших подкреплений и боевой техники. Я сообщаю, что в данный момент это почти бесполезно, потому что чрез Одер можно перебраться практически в любом месте. Бомбы пробивают лед, оставляя сравнительно небольшие полыньи, и это все, чего мы можем добиться. Я атакую только распознаваемые цели на обеих сторонах реки или пересекающий ее транспорт, но не так называемые мосты, которых строго говоря, вообще нет. То, что на аэрофотография выглядит как мост, обычно оказывается следами пехоты и колеями автомашин, а также досками, уложенные на лед. Если мы бомбим эти следы, иваны просто переходили по льду в стороне от них. Это становится ясным для меня в первый же день, потому что я летаю над ними бесчисленное количество раз и кроме того, эти переправы не являются для меня чем-то новым, я знаю их по Дону, Донцу, Днестру и другим русским рекам.

Поэтому, не обращая внимание на приказы, я концентрирую атаки на подлинных целях на обоих берегах реки: танках, автомашинах и артиллерии. Однажды появляется генерал, посланный из Берлина и говорит мне, что на фотографиях, сделанных с самолетов-разведчиков всегда появляются новые мосты.

«Но», говорит он, «вы не докладывали, что эти мосты не разрушены. Вы должны продолжать их атаковать».

«В общем и целом», объясняю я ему, «это вовсе не мосты», и когда я вижу, что его лицо превратилось в вопросительный знак, мне на ум приходит одна идея. Я говорю ему, что я только что собирался подняться в воздух и приглашаю его лететь со мной, и обещаю, что предоставлю практические доказательства этого. Он на мгновение колеблется, затем, видя любопытные взгляды моих молодых офицеров, которые слышали мое предложение с некоторым ликованием, он соглашается. Я отдаю подразделению приказ атаковать плацдарм, а сам приближаюсь к цели на предельно малой высоте и пролетаю от Шведта до Франфурта-на-Одере. В некоторых местах мы наталкиваемся на внушающий уважение зенитный огонь и генерал вскоре признает, что эти мосты на самом деле являются следами. Он видел достаточно. После посадки он очень доволен, что смог убедиться лично и делает соответствующий доклад. Мы освобождены от нашей ежедневной обязанности атаковать эти «мосты». Однажды вечером рейхсминистр Шпеер привозит мне новое задание от фюрера. Я должен разработать план для его выполнения. Он говорит мне кратко:

«Фюрер планирует атаки на плотины гидроэлектростанции, снабжающих энергией военную промышленность Урала. Он ожидает, что производство вражеских вооружений, и в особенности танков, будет остановлено на год. Этот год даст нам шанс воспользоваться передышкой. Вам предстоит организовать эту операцию, но ни в коем случае вы не должны лететь сам, фюрер повторил это несколько раз».

Я обратил внимание министра на то, что есть более подходящие кандидатуры для выполнения этой задачи, а именно, из командования авиацией дальнего действия, которые знакомы с такими вещами как астрономическая навигация и пр., гораздо лучше меня, получившего подготовку в бомбометании с пикирования и поэтому обладающего совершенно иным знанием и опытом. Более того, если я должен ставить задачу экипажам и остаться после этого в нормальном состоянии, я должен получить разрешение лететь самому.

«Фюрер хочет, чтобы именно вы руководили этой операцией», возражает Шпеер.

Я задаю несколько важнейших технических вопросов, относящихся к типу самолета и бомб, с помощью которых должна быть выполнена эта операция. Если это нужно сделать как можно быстрее, всерьез можно рассматривать только Хейнкель-177, хотя и не совсем ясно, окажется ли он пригоден для этой цели. С моей точки зрения единственной бомбой для такой цели является нечто вроде торпеды, но ее еще необходимо испытать в действии. Я отказываюсь от его предложения использовать тонные бомбы, я уверен, что с их помощью нельзя достичь успеха. Я показываю министру фотографии, сделанные в северном секторе восточного фронта, когда я сбросил две тонные бомбы на бетонные опоры моста через Неву и он не обрушился. Эта проблема, таким образом, должна быть решена, как и вопрос о моем участии в этой миссии. Вот мои условия, если фюрер настаивает на том, чтобы я взялся за эту задачу. Он уже знает мои возражения касающиеся того, что мой опыт относится к совершенно иной области.